Нечистая сила - Страница 129

129

Но дважды ангел вострубит,
На землю гром небесный грянет,
И брат от брата побежит,
И сын от матери отпрянет…

Михаил оказался на положении вынужденного эмигранта, «Граф Брасов» со своей «графиней» проживал в Европе, пока не вспыхнула война с Германией, позволившая ему вернуться на родину, и в планах дворцовых заговорщиков Михаил будет самым идеальным кандидатом на занятие царского престола.

* * *

Старые киевляне помнят не только памятник Столыпину – помнят и полковника Кулябку, который, отсидев несколько лет в тюрьме, служил агентом по распространению швейных машинок известной компании «Зингер». Старый, обремененный семьей человек таскал по этажам на своем горбу тяжелую машинку, на кухнях перед домохозяйками он демонстрировал, как она ловко оставляет строчку на марле и дает прекрасный шов даже на пластине свинца. С ним все ясно! Кулябка – обычный «стрелочник», виноватый за то, что поезд полетел под откос. Зато прокуратура в кровь изодрала себе пальцы, но так и не смогла затащить в тюремную камеру генерала Курлова: в процесс вмешалась «высочайшая воля».

– К нему всегда придираются, – говорил Коковцеву царь, – а Курлов хороший человек. Я велю дело его предать забвению.

– Но этим самым, – упорствовал новый премьер, – вы утверждаете общественное мнение, которое убеждено, что именно Курлов устранил Столыпина ради выгод своих и…

– Перестаньте! Курлова я не дам в обиду.

Генерал вышел в отставку, и вплоть до войны с Германией он проживал на коште Бадмаева, который выплачивал ему немалый «пенсион», как человеку, который себя еще покажет. Но с удалением из МВД Курлова еще выше подскочил Степан Белецкий – он стал директором департамента полиции! Дележ столыпинского наследства заканчивался. Коковцев удержал за собой прежний пост министра финансов. А портфель внутренних дел в кабинете Коковцева получил невыразительный педант консерватизма Макаров – тот самый, который после Ленского расстрела заявил: «Так было – так будет!..»

Со Столыпиным отошла в былое целая эпоха русской истории, а на развале столыпинщины укрепляла свои позиции распутинщина. Мир церковной элиты, едва сдерживаемый Саблером, содрогался от грозного величия нахального варнака. Но уже вставала сила махровая, сила дремучая, ярость первозданная – в Петербург ехали «богатыри мысли и дела» Пересвет с Ослябей… Епископ Гермоген всю дорогу щелкал в купе поезда громадными ржавыми ножницами, взятыми им напрокат у одного саратовского кровельщика. Показывая, как это делается, епископ говорил Илиодору:

– Один только чик – и Гришка не жеребец! Потом мы его, паршивца, шурупами к стенке привинтим и плевать в него станем…

11. Кутерьма с ножницами

В таком серьезном деле, каким является кастрирование Распутина, без поддержки влиятельных особ не обойтись, и потому Пересвет с Ослябей первым делом нагрянули на дом к Горемыкину.

– Иван Логиныч, – сказал Илиодор экс-премьеру, – вот вы разогнали первую Думу, за что, как сами рассказывали, царь вас целовал, а царица назвала «отцом своим». Человек вы в преклонных летах, а орденов столько, что смело можете на брюки их вешать. Вам уже нечего искать. Нечего бояться. Все в жизни было. Все изведали. А потому вы, как никто другой, можете поехать к государю и в глаза ему сказать, что Распутин…

При этом имени дверь распахнулась и вломилась костлявая мегера – мадам Горемыкина, говоря что-то по-французски, горячо и напористо. Старик выслушал старуху и отвечал духовным:

– Как вы могли сопричислить меня к числу врагов Григория Ефимовича? Распутин в моем представлении – человек самых благих государственных намерений, и польза его несомненна.

– А больше к нам не ходите, – веско добавила жена…

На улице Илиодор сказал Гермогену:

– Махнем к министру юстиции Щегловитову! Хотя его в Питере не зовут иначе, как Ванькой Каином, и предать нас он может, но ведь «гоп» мы уже крикнули – теперь надо прыгать…

Щегловитов их принял. Илиодор начал:

– Вы понимаете, что угодить царю – это одно, а угодить Распутину – это другое, и Гришке угодить даже труднее, нежели его величеству… Все вы, министры, висите на волоске! Сегодня вы есть, а завтра вас нету. Мы пришли сказать вам – Гришке капут! Запрем пса на ключ и будем томить в потаенном месте, пока царь не даст согласия на постоянную ссылку его в Сибирь.

Гермоген заварухи побаивался, лепетал жалобно:

– Илиодорушка – дитя малое: что на уме, то на языке.

– А за это время, – продолжал фантазировать Илиодор, – в селе Покровском дом Распутина со всеми его вещами и банками будет сожжен, чтобы в огне исчезли царские подарки и не осталось бы даже памяти, что Гришка был близок к царям…

Щегловитов к заговору не примкнул, но одобрил его:

– Только, прошу, не преступайте норм законности…

Возбращаясь в Ярославское подворье, Илиодор сказал:

– Гришка-то для меня котенок еще. А я бы хотел с самими царями сцепиться да погрызть их как следует.

– Что ты, что ты! Тогда мы все погибнем.

– Не люблю царей. Мешают они жить народу. Ей-ей, как иногда задумаешься, так революционеры и правы выходят…

«Пусть погибну, – писал он, – но мне хочется дернуть их за то, что они с такою сволочью, как Распутин, возятся. Посмотрю, откажутся они от этого, подлеца или нет?» Гришка в Петербурге отсутствовал – еще нежился в Ливадии, где 6 декабря праздновался день рождения царя. В ожидании его приезда Илиодор посетил Бадмаева, которому передал на заветное хранение интимные письма к Распутину царицы и ее дочерей.

129