Нечистая сила - Страница 181

181

Последний на штык насажен.
Наши отходят на Ковно.
На сажень
Человечьего мяса нашинковано.

Русские крейсера, подвывая в рассветном дыму сиренам покинули родную уютную Либаву – с ее пляжами, с ее танцплощадками, с милыми цукернями; после отхода кораблей волна еще долго качала под пирсами намокшие обрывки центральных газет с призывами «Война до победного конца!». Во всем этом успокаивает нас одно: русская армия и флот могут иногда потерпеть поражение, но Россия побежденной никогда не бывала и не будет…

Ветер разметывал на улицах плакаты Маяковского:

У Вильгельма Гогенцоллерна
Размалюем рожу колерно!

* * *

Янушкевич 6 июня докладывал Сухомлинову: «Кадры тают, а пополнения получают винтовки в день боя. Просто волосы дыбом! Приходится отходить… Но будь проклятые снаряды – отбросили бы немцев сразу. Когда батарея, вопреки приказу, выпускает сразу все снаряды – успех! Брусилов тоже начал отход… Отовсюду кричат и грозят нам гидрой революции…»

Звонок по телефону прервал чтение письма:

– У аппарата военный министр, слушаю.

Наталья Червинская спросила Сухомлинова:

– Это правда, что у вас ночью был обыск?

– Что за чушь! Кто посмел так думать?

– Но в городе ходят слухи, что…

Сухомлинов повесил трубку. Вечером, придя домой, он сделал выговор жене за то, что она много тратит денег.

– Ты знаешь, золотко, мне для тебя ничего не жалко. Но нельзя же покупать все, что продается в магазинах.

Жена обиделась. Ночью он звонил в министерство:

– Львов сдали?

– Еще нет. Но армия откатывается.

Утром его навестил Сазонов, совершенно поблекший.

– Как ведающий иностранными делами, я поставлен вами в неловкое положение. Мы же не одни – мы члены коалиции, и коалиция спрашивает меня, а я вынужден вопрос Антанты перепоручить вам лично – когда же наша армия перестанет отступать?

– Тут немало соображений. Сейчас выравниваем линию фронта, в которой образовались опасные выступы и завалы, вредящие планомерной и четкой стратегии. Боюсь, вам этого не понять!

Но это Сазонов – дипломат, с ним легче. Зато стало плохо, когда на пороге выросла громоздкая фигура Родзянки, которого в столице за его сипение и звучный голос называли то «самоваром», то «барабаном». Родзянко начал без подготовки:

– Государственная Дума пришла к выводу, что дальнейшее ваше пребывание на посту министра является гибельным для нашей армии. Уйдите сами, иначе вам предстоит уходить… по суду!

Сухомлинова взорвало:

– Не меня судить за поражения на фронте, а Гучкова и ему подобных болтунов, подрывающих веру народа в победу!

Раздалось астматическое сипение «самовара».

– Я вам говорю об отступлении армии, а вы мне толкуете о том, что в огороде бузина… Ну, при чем же здесь Гучков?

– Именно критиканство разлагает нашу доблестную армию, бужируя ее пошлыми инсинуациями, будто я развалил аппарат министерства, будто я разворовал обмундирование и расхитил арсеналы.

– А ведь вы развалили! – загромыхал «барабан». – А ведь ваши друзья все растащили… Но перед этим вы еще залепили публике глаза своим бахвальством в статье «Мы готовы!».

– Она не подписана моим именем.

– Но статья-то вышла из вашего кабинета…

Сухомлинов в волнении пересек кабинет по диагонали.

– Я не понимаю, чего вы от меня хотите?

– Это не я, а Россия желает, чтобы вы ушли отсюда…

После этого Родзянко совершил один шаг, непозволительный с точки зрения светской этики, – он нагрянул в особняк Кшесинской, застав приму русской Терпсихоры в грибницах, где она срезала с грядок белые грибы; в стеклянных оранжереях произрастал дивный тропический сад, в ароматной духоте пели диковинные птицы… Родзянко сказал женщине, чтобы она не совалась в дела артиллерийского ведомства… Кшесинская издала шипение, словно кошечка: «Пшш… Пшшш… пшшшш…» – и прогнала его. Родзянко навестил ее покровителя, великого князя Сергея Михайловича, владычившего в русской артиллерии. В ответ на попреки тот сказал, что производство снарядов увеличить невозможно, ибо нет станков для выделки дистанционных трубок. Родзянко задал ему вопрос:

– Тысяча станков на первое время устроит вас?

– Откуда они, милый вы мой?

– Добровольцы объехали ремесленные училища, где отыскали станки, пригодные для выделки трубок… Вы говорите, что совсем нет трубок? А между тем они валяются у вас под ногами.

– Как так?

– А так. Полтора миллиона (!) дистанционных трубок нашли здесь же – в арсенале столицы, и вы об этом не знали?

– Не знал.

– Вы должны уйти, – пробарабанил Родзянко.

– Я понимаю, – согласился великий князь.

– Вы уйдете сами? Или…

– Уйду сам… по болезни. Должен принести вам извинения за шипение Малечки, она нервная… артистка!

– Ничего. На меня все шипят… не только артистки.

Галиция была оставлена. 12 июня состоялось собрание Совета министров под председательством Горемыкина, который был убежден, что «война его не касается». С утра старый рамолик еще был внятен, иногда даже отпускал остроумные шутки, но к полудню действие морфия подходило к концу: Горемыкин тускнел и засыпал, а если спрашивали – порол глупости… В самый разгар заседания из Ставки прибыл курьер с пакетом.

– Лично от государя, – сказал он Сухомлинову; прежде чем устранить любимца, царь его ласково облизал.

«Владимир Александрович, – писал он. – После долгого раздумывания я пришел к заключению, что в интересах России и армии ваш уход необходим… Мне очень тяжело сказать вам об этом… Сколько лет мы с вами работали, и никогда между нами не было недоразумений. Благодарю вас, что вы положили столько труда и сил на благо нашей родной армии.

181