Белецкий заглянул в кондитерскую «Квисисана» на Невском проспекте, где владелец кафе Генрик Сартори любезно проводил его в отдел срочных заказов. Контора благоухала мускатом, имбирем и корицей. Приятная барышня в чистом передничке раскрыла блокнот.
– Итак, мсье, что вам угодно от «Квисисаны»?
– Торт.
– В какую цену?
– Сколько бы ни стоил.
– Именинный? Юбилейный? Даме или мужчине?
– Одному… хаму, – сказал Белецкий.
Барышня нисколько не удивилась:
– Хам останется доволен. Как исполнить?
Фантазия жандарма работала превосходно:
– Сделайте торт в виде кладбища с крестами из чистого бразильского шоколада… Кстати, есть у вас шоколад?
– «Квисисана» живет еще довоенными запасами.
– Отлично! – потер руки Белецкий. – Взбейте крем цвета навоза, а внутри торта выкопайте глубокую могилу, чтобы на дне ее сидели лягушки и… ждали.
– Из чего сделать лягушек? – спросила барышня.
– Из мыла, – ответил Степан, недолго думая. – Возле могилы пусть кондитер поставит гроб из противного желе, которое прошу уснастить горчайшей хиной. А по краям торта, вроде узора, изобразите поучительную надпись: ВОТ ТВОЯ МОГИЛА. Хорошо если бы вместо сахарной пудры вы посыпали кладбище стрихнином… вроде выпал легкий снежок. Нельзя? Ядов не держите? Жаль…
– По какому адресу отправить этот торт?
Белецкий оставил ей адрес квартиры Хвостова.
Бывший министр снял крышку с великолепного торта.
– Какая дивная работа… узнаю мастера Степана! Бывшему министру от бывшего товарища министра… Приятно посмотреть!
Позвонила Червинская – почти шепотом:
– Алексей, сразу уничтожай все, что имеешь.
Клеопатра решила спасти своего Антония.
– Прости, – ответил Хвостов, – в двери звонят…
В министерскую квартиру ввалились двое: Манасевич-Мануйлов и Аарон Симанович – в пальто нараспашку. Ванечка как опытный шпик сразу же схватил телефонную трубку:
– Итак, я слушаю… продолжайте.
По его лицу было видно, что связь Хвостова с Червинской явилась для Ванечки неприятным сюрпризом.
– Опоздала ваша знакомая, – сказал он, вешая трубку.
Хвостов не сдержал приступа лютого антисемитизма:
– Два жида в три ряда… Ну, ладно, Ванька! Тебя-то я хоть знаю. А зачем ты привел сюда этого пархатого?
– Алексей Николаевич, не я же этого жида придумал! Таково желание государыни императрицы, чтобы Симанович, как ранее пострадавший от вашего произвола, присутствовал при обыске.
– Что-о? У меня? У меня и… обыск?
– Вот письмо от Штюрмера, – передал ему Ванечка.
Штюрмер писал, что по приказу императора Хвостов обязан снять с себя все ордена и отправляться в ссылку. Золотой ключ камергера у него отобрали вместе с футляром. Симанович уже рылся в ящиках стола, выгребая из них на пол секретные бумаги. Манасевич сам растопил камин и каждую бумагу, в которой встречалось имя Распутина или царицы, бросал в огонь. Хвостов остолбенело наблюдал за уничтожением ценнейшего архива, который он собрал на посту министра, чтобы историки будущего имели материал о действиях распутинской мафии…
– Вы скорпионы! – кричал он. – Вы шакалы!
Аарон Симанович наслаждался местью.
– Против кого ты вздумал идти? Против Григория Ефимыча? Против нас? Измордуем и оплюем… Ты уже не встанешь!
– Ванька, – заорал Хвостов, берясь за канделябр, – убери эту гнусь, или я за себя не отвечаю… разнесу ему череп!
В кабинет вошла жена, удивительно спокойная.
– Что ты, Леша, возмущаешься? – сказала она. – Ты сам хотел грязи как можно больше. И ты нашел самую нечистую яму – министерство внутренних дел… Так успокойся: все в порядке вещей.
Хвостов выпустил канделябр и зарыдал.
– Меня, столбового русского дворянина… Я не могу!
– Тебе, – отвечала жена, – было очень приятно взлетать. Так имей же мужество падать низко. Все пройдет в этом мире, как и мы с тобой, и ничто в этом мире не вечно. Были мы – будут другие! Такие же свиньи, как и ты, дорогой, и как вот эти… господа, что тебя сейчас оскорбляют. Встань выше этого!
Под конвоем филеров Хвостова доставили на вокзал, посадили в вагон, и… он поехал в историю. Убийцы Распутина из него не получилось, а получился самый обычный «бульварный романчик» с дамочками, рюмочками, взяточками, растраточками… Между тем в кулуарах Думы бродил подлинный убийца – это лысый, очкастый и вертлявый Пуришкевич, писавший в эти дни о министерской чехарде:
Их жизни срок сейчас минутен,
Уйдут, оставив серный дым,
А прочен лишь один Распутин
Да долгогривый Питирим…
Черносотенец был поэтом, но своих стихов никогда не печатал – это ни к чему, да и цензура их не пропустит! Он явился в кабинет Родзянки и сказал ему, отчаянно жестикулируя:
– Разве так убивают? Гришку надо убивать, как режут свинью… без экивоков. Просто взял ножик – пырь в бок, и готово! Согласен, что противно. Будут кровь, всякая слизь, и потечет гнилая сукровица, а волосы перемешаются с мозгами. Но если это надобно ради спасения драгоценной монархии и кристальных идей нашего самодержавия, то поверьте, я… готов!
– Вы больше никому этого не говорите, – сказал Родзянко.
– Упаси бог! – отвечал Пуришкевич. – Только одному вам как председателю всероссийского парламента.
Революция несентиментальна! Двух заклятых врагов, Хвостова и Белецкого, поставили к одной стенке, и под прицелом равнодушных винтовок, за секунду до залпа, они в последний раз могли плюнуть в глаза друг другу, могли сказать последнее «прости»!