– Клопы все. Кусачие. Чешусь я, хосподи…
До самой осени русская Ставка не ведала стратегических «сновидений» от Распутина – он был целиком поглощен делами своими, делами Сухомлинова и Рубинштейна; лишь иногда царица долбила царя по темени, чтобы он задержал Брусилова: «Ах, мой муженек, останови это бесполезное кровопролитие, почему они лезут словно на стенку?» Карпаты, утверждала она, нам ни к чему, генералы сошли с ума, министры дураки, а косоглазый Алексеев вступил в тайную переписку с Гучковым, которого давно надо повесить. В письмах царицы часто мелькали буквы – П., Р. и Б. (Протопопов, Распутин и Бадмаев); ея величество высочайше изволили подсчитать, что Гучков ровно в 40 000 000 раз хуже любого разбойника…
Математика – наука точная! Неужели?
Макаров говорил, что подкуплен был единожды в жизни – Побирушкой, устроившим его сына в институт. Министр юстиции полагал, что темные нечистые силы влияния на него не оказывают. Во всяком случае, посадив в тюрьму Митьку Рубинштейна, он нацелил свое недреманное полицейское око на Манасевича-Мануйлова.
– Мне попалось досье на вас, милейший Иван Федорович, а вас давно требуют выдать правительства Италии и Франции.
– За что?
– За мошенничества.
– Если давно требуют, так чего ж давно не выдали?
– А я вот возьму да выдам.
– Кому – Италии или Франции?
– Пополам разорву, как тряпку…
Обыски и аресты были обычны; посадить человека стало так легко, будто прикурить от спички. Манасевич пребывал сейчас в азарте накопления. Война – удобное время для наживы, а «бараны, – говорил Ванечка, не стесняясь, – на то и существуют, чтобы их стригли». Меньше двадцати пяти тысяч рублей он не брал. Счета в банке росли, как квашня на дрожжах. Посредничая между мафией и банками, между Штюрмером и Распутиным, между Синодом и кагалом, он скоро зарвался. Как и все крупные аферисты, Манасевич попался на ерунде! Он и раньше шантажировал банки, откупавшиеся от него плотными пакетами. Сейчас он провоцировал Московский банк, который взятку ему дал, но – по совету Макарова! – записал номера кредитных билетов. Ванечку арестовали на улице Жуковского, когда он с Осипенко выходил из подъезда своего дома. Загнали обратно в квартиру, учинили обыск и нашли пачку крупных купюр с уличающей нумерацией… Отвертеться трудно – повели в тюрьму! Штюрмера в это время не было в столице. Ванечка один глаз открыл пошире, а другой плотно зажмурил, симулируя приближение «удара» (так называли тогда современный инфаркт). Арест и следствие проводили военные власти под наблюдением министерства юстиции… Распутин в ярости названивал в Царское Село – Вырубовой:
– Макаров, анахтема, погубить меня удумал! Ведь Ванька-то моей охраною ведал… Как же я теперь на улице покажусь? Ведь пришибут меня, как котенка. Ой, жулье… Ну, жульё!
Манасевич сел крепко, и царица кричала:
– Боже мой, что делается! По улицам безнаказанно бродят тысячи мерзавцев, а лучших и преданных людей сажают…
Манасевич прикрывал аферы Рубинштейна, он страховал царицу из самых глубоких тылов – из недр полиции, из туннелей охранки, скажи он слово – и все лопнет… Распутин был подавлен.
– Ну нет! – сказала ему императрица. – Пока Макаров в юстиции, я вижу, что помереть спокойно мне не дадут.
– Вот вишь, – отвечал Гришка, – что случается, кады министеров ты, мамка, без моего благословения ставишь…
Алиса придвинула к себе лист бумаги: «Макарова можно отлично сместить – он не за нас… Распутин умоляет, чтобы скорее сместили Макарова, и я вполне с ним согласна». Алиса рекомендовала мужу подумать над кандидатурой Добровольского, за которого Симанович ручается, как за себя; на это царь отвечал, что Добровольского знает – это вор и взяточник, каких еще поискать надо.
– Ах, господи! – волновалась царица. – Когда это было, а сейчас Добровольский живет на одном подаянии. Вор и взяточник? Но, помилуйте, фамилия Добровольских очень распространенная… Может, вор и взяточник его однофамилец?
Царь проверил и отвечал – нет, это тот самый!
Положение осложнялось. Распутин негодовал:
– Ну и жистя настала! Хотел в Покровское съездить, так не могу – дела держут. Пока Сухомлинова, Митьку да Ваньку из-за решетки не вытяну, домой не поеду… Буду страдать!
Из Ставки вернулся в столицу Штюрмер и не обнаружил начальника своей канцелярии. Лидочка Никитина сказала:
– Закоптел Ванечка… увели его мыться.
– Кто посмел?
– Старый Хвостов указал, а Макаров схватил…
Штюрмер срочно смотался обратно в Ставку, вернулся радостный, сразу же позвонил А. А. Хвостову-дяде.
– Вы имели удовольствие арестовать моего любимого и незаменимого чиновника – Манасевича-Мануйлова, а теперь я имею удовольствие довести до вас мнение его величества, что вы больше не министр внутренних дел… Ну, что скажете?
Телефон долго молчал. Потом донес вздох Хвостова:
– Да тут, знаете, двух мнений быть не может. Я верный слуга его величества, и если мне говорят «убирайся», я не спорю, надеваю пальто, говорю «до свиданья», и меня больше нету…
Потом Штюрмер позвонил на квартиру Протопопова.
– Александр Дмитрич, я имел с государем приятную беседу о вас… Подтянитесь, приготовьтесь. Вас ждут великие дела! – В ответ – молчание. – Алло, алло! – взывал Штюрмер.
Трубку переняла жена Протопопова.
– Извините, он упал в обморок. Что вы ему сказали.
– Я хотел только сказать, что он – эм-вэ-дэ!
– С моим мужем нельзя так шутить.
– Мадам, такими вещами не шутят…
Манасевич-Мануйлов на суде тоже не шутил.